
Режиссура стала не просто профессией. она стала образом жизни для этого удивительного, прекрасного Человека... Он не "умирает в артистах", но возрождается в них... Он учит актёров жить на сцене, а не играть роли. Сцена, театр для него - это новая планета, отдельный мир. Огромный и единственный.
Учился Анатолий Праудин у Александра Александровича Музиля, человека творческого и по натуре - киника. Вот, что рассказывает сам Мастер о своём учителе:
Учился Анатолий Праудин у Александра Александровича Музиля, человека творческого и по натуре - киника. Вот, что рассказывает сам Мастер о своём учителе:
"Он был последний представитель кинической школы. Для меня навсегда осталось потребностью (сначала это было не потребностью, а наказанием, теперь — потребность) задавать вопросы по каждому поводу и подвергать все сомнению. Подлежат перепроверке все понятия, которые считаются неприкасаемыми. Что такое любовь? Что такое труд? Что такое преданность? Родина? Талант? Что такое Антон Павлович Чехов? Хороший драматург? Плохой? «Чайка» — знак вопроса. «Комедия» — знак вопроса. «Отчего вы ходите в черном?» Знак вопроса. «Я несчастна». Знак большого вопроса. Вот к этому нас приучал Музиль. Причем это была настоящая киническая школа — подвергать все сомнению, а никакой не нигилизм, предлагающий все уничтожать. Киник — тот, кто ничего не принимает на веру и все перепроверяет. Проверка вовсе не означает, что реплика «я несчастна» свидетельствует о благополучии персонажа, все, может быть, окажется так, как сказано в тексте, но, чтобы прийти к этому, надо проделать длинный путь. Конечно, этот путь вопросов можно довести до предела (сомневаться не только в реплике, но и в себе, задающем вопросы этой реплике, и в том, кто научил сомневаться в себе, задающем вопросы…) и оказаться в черной дыре, не поставив в итоге спектакля. Так что все равно надо выстраивать стенку. За десять дней до премьеры надо прекратить задавать себе вопросы и с уверенностью полного идиота, дебила и косного человека нестись к финалу с ощущением, что все знаешь.
А. А. Музиль. 1930-е годы. Фото из архива Санкт-Петербургской государственной театральной библиотеки
Первые курсы он был от нас абсолютно дистанцирован, да и дальше не вникал ни в какие подробности нашей жизни — и правильно. Все-таки это Россия, здесь ничего мешать нельзя. Наши отношения были исключительно отношениями Учитель — ученики, и первые три курса за этим строго следилось. На четвертом и он попривык к нам, и мы к нему, былой строгости не было. А на пятом мы уже ходили к нему в гости, он нас кормил, поил, был рад, когда мы объявлялись у него в Репино на даче…

Мы застали его еще не старым. Поступили — ему было всего 68, и от него шли такая энергия и сила! Старость — это же не возраст, а состояние души. Глаз был страшен, он швырялся о стенку часами и внушал дикий ужас. Сейчас мне уже кажется, что 68 лет — не возраст, для педагога особенно. В педагогике молодость сохраняется дольше, потому что человеческая константа не подвергается изнуряющей ежедневной проверке людьми, которые от тебя не зависят. А он находился среди людей, которые смотрели на него с обожанием.
А. А. Музиль. 1960-е годы. Фото из архива Санкт-Петербургской государственной театральной библиотеки
Он, безусловно, был Мастер, что было трудно понять и оценить в двадцать лет. И многое из того, что он говорил, мне было непонятно. И собственно ремеслу я обучался непосредственно вприглядку. Самые продуктивные и результативные уроки происходили для меня тогда, когда Музиль начинал делать мой отрывок. Отрывок, над которым я безуспешно бился месяц, он делал за две репетиции. И вот когда я сидел в последнем ряду и удивлялся, как это лихо у него получается, — именно в эти моменты происходило обучение. Потому что, когда он делал мне замечания, — сигнал из моей души не шел, я его не понимал и не мог воспринять учебу через словесные замечания. И только когда он отправлял меня на последний ряд и кусок превращался под его руками во что-то внятное и художественное, — тут и происходило нечто. На первом курсе это казалось мне чудом. На втором курсе я улавливал некоторые опорные точки этих чудес. На третьем мог разложить это на составляющие. А на четвертом попробовал сделать сам. И тут произошло первое и главное чудо моей профессиональной жизни.
Честно говоря, боялся. Не потому, что отношусь свысока к своим учителям, а наоборот — потому что попугиваюсь им показывать собственные спектакли. Мнение Музиля или Красовского для меня по-прежнему оценка. И я, как настоящий мужчина, предпочитаю прятаться, увиливать и не сдавать очередной экзамен. Так что «Осенняя скука» была первым и последним нашим «совместным проектом», и Музиль выпустил ее на экзамен без своего вмешательства. Это было круто. Невозможно представить себе, что творилось в моей душе. Это был день, когда я, наверное, получил толчок, который впоследствии позволил мне преодолевать разные сложные ситуации в профессии. Потому что я помнил, как Музиль сказал мне: «Да, все в порядке»."
А. А. Музиль. 1930-е годы. Фото из архива Санкт-Петербургской государственной театральной библиотеки
Первые курсы он был от нас абсолютно дистанцирован, да и дальше не вникал ни в какие подробности нашей жизни — и правильно. Все-таки это Россия, здесь ничего мешать нельзя. Наши отношения были исключительно отношениями Учитель — ученики, и первые три курса за этим строго следилось. На четвертом и он попривык к нам, и мы к нему, былой строгости не было. А на пятом мы уже ходили к нему в гости, он нас кормил, поил, был рад, когда мы объявлялись у него в Репино на даче…

Мы застали его еще не старым. Поступили — ему было всего 68, и от него шли такая энергия и сила! Старость — это же не возраст, а состояние души. Глаз был страшен, он швырялся о стенку часами и внушал дикий ужас. Сейчас мне уже кажется, что 68 лет — не возраст, для педагога особенно. В педагогике молодость сохраняется дольше, потому что человеческая константа не подвергается изнуряющей ежедневной проверке людьми, которые от тебя не зависят. А он находился среди людей, которые смотрели на него с обожанием.
А. А. Музиль. 1960-е годы. Фото из архива Санкт-Петербургской государственной театральной библиотеки
Он, безусловно, был Мастер, что было трудно понять и оценить в двадцать лет. И многое из того, что он говорил, мне было непонятно. И собственно ремеслу я обучался непосредственно вприглядку. Самые продуктивные и результативные уроки происходили для меня тогда, когда Музиль начинал делать мой отрывок. Отрывок, над которым я безуспешно бился месяц, он делал за две репетиции. И вот когда я сидел в последнем ряду и удивлялся, как это лихо у него получается, — именно в эти моменты происходило обучение. Потому что, когда он делал мне замечания, — сигнал из моей души не шел, я его не понимал и не мог воспринять учебу через словесные замечания. И только когда он отправлял меня на последний ряд и кусок превращался под его руками во что-то внятное и художественное, — тут и происходило нечто. На первом курсе это казалось мне чудом. На втором курсе я улавливал некоторые опорные точки этих чудес. На третьем мог разложить это на составляющие. А на четвертом попробовал сделать сам. И тут произошло первое и главное чудо моей профессиональной жизни.
Честно говоря, боялся. Не потому, что отношусь свысока к своим учителям, а наоборот — потому что попугиваюсь им показывать собственные спектакли. Мнение Музиля или Красовского для меня по-прежнему оценка. И я, как настоящий мужчина, предпочитаю прятаться, увиливать и не сдавать очередной экзамен. Так что «Осенняя скука» была первым и последним нашим «совместным проектом», и Музиль выпустил ее на экзамен без своего вмешательства. Это было круто. Невозможно представить себе, что творилось в моей душе. Это был день, когда я, наверное, получил толчок, который впоследствии позволил мне преодолевать разные сложные ситуации в профессии. Потому что я помнил, как Музиль сказал мне: «Да, все в порядке»."
"Как истинный представитель кинической школы, своих студентов и актёров Анатолий Праудин учит НЕ ДОВЕРЯТЬ, всё и всегда подвергать перепроверке, анализу.
Это помогает не утонуть в болоте мещанства, пошлости, банальности. Это не обычный умозрительный анализ, но анализ чувственный, театральный, этюдный. Каждая проба, каждая аналитическая составляющая подвергается проверке...
А ещё Анатолий Праудин учит каждого из учеников быть личностями. Не лидерами, не примами, не звёздами, а именно личностями. В театральном коллективе, где не может быть главных и второстепенных, где каждый важен и каждый нужен. Именно поэтому первое приходящее на ум слово, когда говоришь о Мастерской Праудина, это - сотворчество".
С благодарностью к автору интервью - Юлии Нечаевой. Материалы из статьи этой удивительной девушки - почти полностью перепечатаны здесь, ибо красивее и правдивее её слов сказать практически невозможно.
С благодарностью к автору интервью - Юлии Нечаевой. Материалы из статьи этой удивительной девушки - почти полностью перепечатаны здесь, ибо красивее и правдивее её слов сказать практически невозможно.